Кашанцог все равно учует. Но так есть небольшой шанс, что не разберет, сколько здесь народа, да и побрезгует малым количеством.
Если, конечно, он уже не двинулся через Эгиль-Тэнгр прямо сюда.
Человек без нити вдруг выпрямился, выдохнул, приподнял голову и, разлепив глаза, прохрипел:
— Бегите.
Сил его хватило только на одно это слово. Зафир шлепнулся перед ним на задницу и прижал к потрескавшимся губам тыквенную баклажку с водой.
— Пей, человек, пей.
Бахмати смотрел с жалостью и недоумением.
Вода лилась и уходила в ведомого Кашанцогом как в песок. Может быть, она проливается под лопатками?
— Я думаю, Зафир, — сказал Бахмати, — ему все же будет лучше под твоим присмотром.
— Наверное, я бы справился, — подумав, ответил толстяк.
Баклажка рассталась с последними каплями. Незнакомец перехватил отнимаемую руку.
— Где я?
Взгляд его был как у человека, проснувшегося в кошмаре.
— Ты не бойся. Мы тебя спасли, — гордо сказал Зафир, помогая ему сесть. — Ты сейчас под нашей защитой. В Аль-Джибели.
— Далеко. О, Союн, как далеко.
— А почему «бегите»?
— Что?
— Ты сказал: «Бегите».
— Я? Нет. Я в Кабирре… — Взгляд человека прояснился. — Я был в Кабирре, — произнес он, — мы привезли шерсть… Гульнар, Бурзим — где они?
— Их не было с тобой, — сказал Зафир.
Человек закрыл лицо ладонями. Плечи его затряслись.
На гребне бархна за стеной плясал мертвый народец. Маленькие злобные существа, одетые в ошметки змеиной и человеческой кожи, с костяными ножами и копьями, кувыркались и прыгали, обманываясь в скорой поживе.
Бахмати погрозил им пальцем.
Мертвый народец встретил его жест плевками и бросанием песка. Тоненькие голоса призвали проклятия на голову ойгона.
— Что же, — сказал он Зафиру, — давай отведем его.
Вместе они подняли человека, так и не назвавшего своего имени.
— Как я оказался здесь? — пробормотал тот, неклюже переставляя ноги. — Я не помню.
— Тебе надо поспать, — сказал ему толстяк. — Ночью голова плохая, в нее через сны ойгоны стучатся. Зато утром она свежая.
Через три десятка шагов Бахмати оставил их ковылять до Зафировой хижины одних. В темноте, лежащей меж домов, страж с незнакомцем казались тревожащими ее покой пятнами. Нитью к самому Союну покачивалась жердь.
Ладно, сказал себе Бахмати, будем считать, что Кашанцог направится сюда. Сколько ему надо времени? Каравану — семь дней. А Старшему демону? Два дня? Три? С воинством, наверное, больше. Или меньше.
И Порта… Великая Порта ближе.
Будь Бахмати Старшим, первым делом пошел бы на Порту. Правда, Порта, изнеженным сайибом развалившаяся на берегу моря, шумная, пышная и богатая людьми, может оказаться ловушкой. Ойгоны не любят соленую воду, а караванные пути — на востоке и юге — оба идут через ущелья. Возможно, Порта с долиной Зейнаб и проросшими на ней городами видится Кашанцогу большой клеткой, дверцы которой в любой момент могут прикрыть айхоры.
Тогда, конечно, вырваться из нее на срединные земли — задача для Кашанцога первая. А если еще удастся пополнить силы душами людей…
Не зря я заказал слезы Чисиду, подумал Бахмати. Конечно, я не могу, как мастер Хатум прозревать скрытое, но нюх на неприятности у меня хороший. Собственно, с того самого момента, как дочь Оргая-многонога обозначила себя смешком, я уже знал, что Огненная принесла беду. Любовь и неприятности ходят в одних шароварах.
Люди все-таки умеют так сказать, что все — в одной фразе.
Так, а что делать мне? Бахмати шагнул через порог своей хижины и рухнул на лежанку. Что я могу? Он перевернулся на спину и уставился в смутно сереющую потолочную тьму. Нет, вопрос должен быть таким: сколько я продержусь против Кашанцога?
Ну, положим, даже против Кашанцога день я выстою.
С помощью остальных ойгонов может и отобьюсь совсем. Не захочет Старший тратить свои силы на пупырышек в пустыне, который представляет из себя Аль-Джибель.
Но если прав Чисид и помощи не будет? Если Оргай-многоног поклянется в верности Кашанцогу, а с ним и весь Круг?
Бахмати поежился.
Умеют люди зародить зерно сомнения. Или я действительно забыл, кто и что ойгоны пустыни? Хорошо, тогда вопрос: сколько времени есть у Кашанцога? Может он позволить себе задержку в несколько дней?
Защищаясь, я выпью всех людей в городе, и он в любом случае не получит ничего. Если, конечно, не сломает меня раньше.
Бахмати достал жемчужину из рукава. Как ты вовремя у меня появилась! Вот и думай, забыл этот мир Союн или все же приглядывает вполглаза.
С айхорами только не ясно. Старший демон вырвался из тьмы — и ни одного росчерка белых крыльев по небу.
Бахмати задумался.
Да, давно уже айхоров не видать. Даже издалека. И люди не говорят об айхорах. А столетие назад в любой беседе привычно упоминали. Мол, соскользнул молнией айхор и пригвоздил, отрубил, развалил надвое слишком наглого ойгона. Еще и прегрешения зачитал: сколько и кого сгубил убиенный.
С той поры, правда, и ойгонов стало меньше, и Договора блюдутся лучше.
Вот же Зафир, усмехнулся Бахмати, вертя жемчужину. Против меня встал. И выстоял. Может, амулет сработал? Ничего, я ему еще напою…
Ох, сколько дел завтра, важных дел!
А ночью — Круг. И что-то никакого желания туда соваться.
В цепкой ойгонской памяти сохранилось многое, но в этот раз Бахмати специально прожил несколько дней в Хэбиб. Он рассматривал себя, жалкого, мечущегося, умирающего, лижущего соль с камней, чтобы сравнить с собой сегодняшним. Казалось бы — одна и та же половинка души.